Собственность и власть кратко
Власть-собственность
Феномен власти-собственности — термин социальной антропологии, обозначающий право верховного правителя надобщинного коллектива распоряжаться всем его достоянием от его имени и в его интересах. Общество, где функционирует этот институт, не знает собственности, оно основано лишь на власти правителя. В этом случае высшая власть нередко сакрализована.
Первым на отсутствие частной собственности в восточных обществах обратил внимание Карл Маркс, выдвинувший идею об азиатском способе производства. Проблема соотношения «власти» и «собственности» активно изучалась на материале европейского средневековья медиевистом А. Я. Гуревичем, однако сам термин «власть-собственность» применяется к истории Востока, в частности его создателем [прим. 1] — Леонидом Васильевым, который считает, что это феномен есть «имманентная специфическая сущность, квинтэссенция всех неевропейских (незападных по происхождению) обществ в истории» [1] .
Смысл концепции заключался в том, что тысячелетиями вне антично-буржуазного Запада формировалась власть старших в управляемыми ими коллективах от патриархальной семейно-клановой группы до деревенской общины, а затем и племени, что привело к возникновению урбанистической цивилизации и государственности.
Принцип устоявшейся тысячелетиями власти старших привёл к оформлению всевластия правителя при отсутствии представления о собственности, а затем и к всеобщему признанию бесправными подданными верховной собственности носителя власти. Иными словами, не мифическая частная собственность привела усложнявшиеся общества вне Запада к классам и государствам, не отношения производства сыграли при этом, на чем настаивал марксизм, решающую роль. Главным был социполитический процесс, происходивший безо всяких частных собственников. Он создал отношения власти, привёл к самоорганизации усложнившегося и численно разросшегося общества и к появлению государства как института, основанного на чётком расслоении общества на управителей и управляемых. Общество, в котором существует этот институт, не знает никакой собственности, основанной на праве, оно стоит на абсолютной власти правителя. Феномен власти-собственности Васильев считает имманентной специфической сущностью, квинтэссенцией всех неевропейских обществ в истории. Несмотря на то, что со временем в развивавшихся государственных образованиях Востока, вплоть до великих его империй, в результате процесса приватизации появлялась и порой играла даже важную роль частная собственность, эта собственность там всегда была искусственно оскоплена, то есть ограничена в своих возможностях и строго контролировалась государством. Естественно, это препятствовало возникновению буржуазии как самодеятельного слоя.
- ↑ Часто авторство термина совершенно ошибочно приписывают Гуревичу, который, хотя и занимался проблематикой, сам этот термин никогда не употреблял
- Васильев Л. С. Феномен власти-собственности. К проблеме типологии докапиталистических структур. / В кн.: Типы общественных отношений на Востоке в средние века. М., 1982.
Wikimedia Foundation . 2010 .
Смотреть что такое «Власть-собственность» в других словарях:
Власть понятие — Власть в общем и широком смысле есть господство одного над другим или другими. Это господство может принадлежать известному существу или: 1) на основании его абсолютного превосходства перед всеми другими такова власть Божия; или 2) на основании… … Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона
Власть, понятие — Власть в общем и широком смысле есть господство одного над другим или другими. Это господство может принадлежать известному существу или: 1) на основании его абсолютного превосходства перед всеми другими такова власть Божия; или 2) на основании… … Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона
Собственность — (лат. proprietas, dominium; англ. ownership, property) 1) в широком смысле система исторически изменяющихся объективных отношений между людьми в процессе производства, распределения, обмена, потребления, характеризующих присвоение средств… … Энциклопедия права
СОБСТВЕННОСТЬ ЧАСТНАЯ — англ. property, private; нем. Privateigentum. Собственность индивидов или юридических лиц, имеющих полную власть над средствами производства и предметами потребления с правом передачи по наследству. Antinazi. Энциклопедия социологии, 2009 … Энциклопедия социологии
Собственность — У животных. Потребность питания неудержимо влечет всех животных к отысканию, захвату и присвоению питательных средств, причем животные слабые и не способные к сбережениям, а также и животные очень сильные, не нуждающиеся в сбережениях, не делают… … Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона
власть — ВЛАСТ|Ь (918), И с. 1.Область, княжество, государство: изѩславоу же кънѩзоу тогда прѣдрьжѩщоу обѣ власти. и оц҃а своего ˫арослава. и брата своего володимира. ЕвОстр 1056 1057, 294в (запись); Бра(т) и сълоужьбьника нашего иѡана купрьскааго острова … Словарь древнерусского языка (XI-XIV вв.)
Власть и тело власти — социальная сила, единство воли и средств подчинения одних социальных субъектов другим. В. является необходимым механизмом управления и социальной регуляции. Реализация в. предполагает ее легитимность – оправданность и признание ее полномочий… … Проективный философский словарь
собственность — 1) как экономическая категория представляет собой общественно производственное отношение по поводу присвоения лицами индивидуумами и коллективами предметов природы, естественных и созданных трудом; 2) как юридическая категория означает… … Большой юридический словарь
«Власть и бизнес — едины» — модель криминально коррумпированной демократии. Государственная власть, приватизировавшая собственность в особо крупных размерах, контролирует крупный бизнес. Электорату в знак благодарности разрешается подворовывать в особо малых размерах.… … Геоэкономический словарь-справочник
СОБСТВЕННОСТЬ ЧАСТНАЯ — англ. property, private; нем. Privateigentum. Собственность индивидов или юридических лиц, имеющих полную власть над средствами производства и предметами потребления с правом передачи по наследству … Толковый словарь по социологии
Власть и собственность: феномен власти-собственности
Теперь, в заключение главы о политогенезе, несколько слов о самом главном. Сложившееся на основе земледельческой общины (в какой-то мере это относится и к кочевникам, но типичный вариант именно земледельческий) протогосударство в обоих его вариантах, как племенное, так и возникший в зоне урбанистической цивилизации город-государство, во многом восходит к нормам взаимоотношений и формам взаимосвязей, которые веками, даже тысячелетиями развивались в рамках общины. Но прежние нормы и формы в новых условиях и особенно в рамках города-государства трансформируются в институты более совершенного и развитого типа, что естественно для укрупнявшейся и усложнявшейся социополитической структуры протогосударства. О каких новых институтах идет речь?
В нашей стране, где многие воспитаны на идеях марксизма, было принято считать, что институтами, приходившими на смену первобытной общине, были «классовоантагонистические» и, главное, основанные на частной собственности и делении населения на «классы», прежде всего по признаку отношения к этой самой собственности (имущие и неимущие). Такого рода схоластическая презумпция, не имевшая ничего общего с реальностью и даже не пытавшаяся разобраться в том, существовали ли на том этапе развития общества классы и частная собственность вообще, приводила к откровенной чуши. Считалось, например, что все древние общества должны были быть так называемыми рабовладельческими с характерными именно для них «антагонистическими классами» рабовладельцев и рабов. Эта идея марксизма превратилась в догму и была доведена до абсурда, несмотря на то что сам ее творец был много более сдержан в этом смысле. В его схеме всемирной истории, как о том шла речь, наряду с рабовладельческой (античной) формацией существовал «азиатский способ производства», характерный именно для Востока и отличавшийся от античного и иных европейских тем, что в восточных структурах не было частной собственности и классов, а альтернативой было само государство в лице организованного им аппарата власти. Правда, в отличие от гораздо лучше разобравшегося в специфике Востока Гегеля, делавшего акцент на проблемы именно власти, причем в ее наиболее жесткой из известных человечеству до XX столетия форме восточной деспотии, Маркс выдвигал на передний план собственность, говоря о верховной собственности государства и не пытаясь даже разобраться в том, существовало ли тогда вычлененное и приемлемое для населения само понятие собственности. Поэтому стоит разобраться в проблеме. В частности, в том, что это такое – хотя бы с точки зрения главного для марксизма политэкономиче- ского критерия. Это собственность или все-таки власть? Сам родоначальник теории склонен был идентифицировать верховную собственность и государственный суверенитет. Однако до логического конца эта идентификация в его трудах доведена не была. Больше того, сама идея верховной собственности была подвергнута сомнению рядом авторитетных историков-марксистов – факт достаточно редкий, чтобы оставить его без внимания.
Так что же все-таки первично в изучаемой нами структуре – деспотизм, беспредел власти или собственность, пусть даже не частная? Ответ на этот кардинальный вопрос упирается в анализ проблем, связанных с оценкой роли институтов власти и собственности в ранних политических структурах, генетически и функционально родственных классическим восточным, стадиально предшествовавших именно им, а также лежавших в основе восточного деспотизма по Гегелю и «азиатского способа производства». Остановимся кратко на этих проблемах. Что касается власти, то об этом понятии уже шла речь как в теоретическом плане, со ссылкой на М. Вебера, так и в историческом.
Восходившая к древнейшей и абсолютно преобладающей системе социальных ценностей триада «престиж – авторитет – власть» привела со временем к сложению авторитарного института наследственной власти сакрализованного вождя-царя в древневосточных государствах. Это было повсюду, включая и доантичную Грецию с ее царями, столь вдохновенно и поэтично воспетыми великим Гомером и так хорошо известными по классической греческой мифологии. На Востоке власть такого типа еще в ранней древности достаточно быстро, в отличие от античной Греции, трансформировалась в деспотическую, хотя не везде одинаково ярко выраженную. Главной причиной этого было отсутствие здесь развитого рыночно-частнособственнического хозяйства, сыгравшего решающую роль в той социополитической мутации, которую пережила античная Греция. Деспотизм как форма власти, а если взглянуть глубже, то как проявление генеральной структуры общества, возникает там, где нет той частной собственности, об обязательном наличии которой, не признавая никаких исключений или хотя бы вариантов, твердила долгие годы абсолютно господствовавшая марксистская историографическая схема. Иными словами, деспотизм присущ структурам, где нет собственников. Но это те самые структуры, которые возникали на базе первобытности.
Во всех обществах, о которых выше уже шла речь (кроме античного, отличавшегося от них), понятия о собственности вообще и тем более о частной собственности просто не существовало. Специалисты, исследовавшие такие структуры, используют для их характеристики понятия «коллективная», «общинная», «племенная» собственность и т.п., сознавая всю условность указанных понятий. Дело в том, что понятие о собственности в коллективах палеолитических собирателей, а также кочевников и тем более земледельцев неолитических общин сводилось прежде всего к представлению о праве на ресурсы, которые считались принадлежавшими данной группе и использовались ее членами в процессе их хозяйственной деятельности. Собственно, иначе и быть не могло в те времена и в тех условиях жизни. Основа отношений к ресурсам, от обладания которыми зависело существование коллектива, реализовывалась, таким образом, в терминах владения, т.е. власти: «Мы владеем этим. Это – наше». Субъектом власти, владения, распоряжения хозяйственными ресурсами, или, если угодно, коллективной собственности всегда был и практически всегда мог быть только коллектив, причем этому никак не противоречило то обстоятельство, что существовало личное, индивидуальное и семейное пользование какой-то частью общего владения, не говоря уже о предметах обихода, жилище, личных вещах, орудиях производства и т.п. Это означает, что и экономическое содержание, и юридическая форма такого рода собственности – именно владение и, как результат владения, власть. Сначала это власть лишь над ресурсами, но только сначала.
Выше уже рассматривался процесс сложения и развития института редистрибуции в общине с ее ранними формами неравенства как на уровне семейно-клановой группы, так и в рамках коллектива с его рангово-статусной иерархией в целом. Редистрибуция – это в конечном счете прежде всего власть, причем именно та власть, которая опирается как на экономическую реальность (владение ресурсами группы или общины), так и на юридическую ее форму (право выступать от имени группы или общины, распоряжаться ее достоянием и особенно ее избыточным продуктом). В рамках надобщинной структуры, протогосударства с наследственным вождем, ставшим символом коллектива, неоспоримое право распоряжаться общественным достоянием было функцией высшей власти вождя.
В свете сказанного вполне очевидно, что представление о верховной собственности государства и правителя можно понимать только в том плане, о котором идет речь. Высшая собственность того, кто правит, производна от реального владения достоянием коллектива и безусловного права главы коллектива распоряжаться его ресурсами и имуществом, причем и то и другое в конечном счете проистекает от реальной власти. Здесь власть, безусловно, первична: именно она, определяемая реальным владением и правом распоряжаться, рождает понятие и представление о собственности. Следовательно, собственность вторична и производна, она появляется как функция власти и потому всецело от нее зависит. Перед нами феномен власти-собственности.
• Власть-собственность – это альтернатива европейской антично-буржуазной частной собственности в неевропейских структурах. Это не столько собственность, сколько именно власть, так как функции собственника здесь опосредованы причастностью к власти, т.е. к должности, но не к личности правителя.
По наследству в этих структурах может быть передана должность с ее правами и прерогативами, включая и высшую собственность, но не собственность как исключительное частное право владения вне зависимости от должности. Основой власти-собственности государства и правителя с глубокой древности и во многих случаях вплоть до наших дней было и остается освященное веками право верхов на избыточный продукт производителей.
Если прежде семейно-клановые группы вносили часть своего продукта в форме добровольных взносов старейшине в качестве скорее символической, нежели реальной платы за его общественно полезный труд, то теперь ситуация становится другой. В надобщинной структуре, в рамках протогосударства вождь или правитель (если речь о городе-государстве) имеет бесспорное право на определенную часть продукта его подданных. С экономической точки зрения взнос принимает облик ренты-налога:
- • налог взимается центром для нужд структуры в целом, в частности для содержания различных непроизводительных слоев, обслуживающего их персонала или производителей, занятых в неземледельческой сфере (ремесло, промыслы и т.п.). В этом смысле налог – высшее право государства как суверена на определенную долю дохода населения;
- • рента проявляется в праве собственника, субъекта власти-собственности, на определенную долю реализации коллективной собственности в хозяйствах земледельцев-общинников.
Появление феномена власти-собственности было важным моментом на пути институционализации общества и государства в неевропейском мире. Практически это означало, что прежняя свободная община теряла свои исключительные права владения ее угодьями и продуктом. Теперь она вынуждена была делить эти права с теми, кто в силу причастности к власти мог претендовать на долю ее имущества, начиная от регионального вождя-администратора, будущего владетельного аристократа, которому верховный вождь передавал часть своих высших прерогатив, и кончая общинным главой, подчас превращавшимся в чиновника аппарата администрации. Иными словами, возникал и надолго закреплялся хорошо знакомый специалистам феномен перекрывающих друг друга владельческих прав. Одна и та же земля (а точнее, право на продукт с нее) принадлежит и обрабатывающему ее крестьянину, и общине в целом, от лица которой выступает распределяющий угодья старейшина, и региональному администратору, и верховному собственнику. Показательно, что эта множественность прав, столь нелепая в обществе с юридически хорошо разработанными частноправовыми нормами, здесь никого не смущает. Коль скоро земля не является частной собственностью и принадлежит всем, то совершенно естественно, что каждый получает свою долю дохода от нее, причем в строгом соответствии с той долей владения ею, власти над нею, которой реально располагает. Вместе с тем важно оговориться, что во множественности прав уже таились зародыши некоторой трансформации прежней структуры, в частности тенденции к приватизации, т.е. к появлению частной собственности (пусть не господствующей и весьма ограниченной в потенциях, но все же частной), до того в описываемом обществе еще неизвестной.
Собственность и власть кратко
Copyright © Mikhail Ivanov
O′STIN – это комфортный интернет-шопинг и 730 магазинов в 5 странах . 14 лет мы выпускаем одежду в стиле casual для любых ситуаций, времени года и погоды, помогая покупателям создать свой собственный, неповторимый образ
Нуреев Р.М., д.э.н., ГУ-ВШЭ;
Латов Ю.В., к.э.н., АУ МВД
Конкуренция западных институтов частной собственности
с восточными институтами власти-собственности в России 1990-2000-х гг.
В России 2000-х гг. сложилось противоречие между экономическим ростом и экономическим развитием. С одной стороны, наблюдается заметный ежегодный прирост ВВП (хотя высокие темпы роста трудно назвать устойчивыми). С другой стороны, институциональные изменения многим кажутся недостаточными и даже регрессивными.
Администрация Президента В.В. Путина видит путь к устойчивому экономическому росту в централизации государственной власти. Что означает централизация государственного управления в современной России? Это шаг вперед, к социальному рыночному хозяйству (либо иной национальной модели эффективного рыночного хозяйства), или шаг назад, к командной экономике?
Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо рассмотреть «институциональный генотип» российского общества и, в частности, проанализировать такой базовый институт командной экономики («восточного деспотизма») как власть-собственность.
Власть-собственность vs. частная собственность в истории России . Институциональная концепция командной экономики берет свое начало в сформулированных в 1850-е гг. идеях К. Маркса, посвященных азиатскому способу производства [1] . Однако в рамках марксистской традиции развернутое обсуждение этой проблемы вряд ли могло произойти. Поскольку марксисты понимали социалистические преобразования как превращение государства в главный регулирующий центр, они сознательно или подсознательно избегали параллелей между командной экономикой в прошлом и командной экономикой в «светлом будущем» (одно из исключений — позиция «оппортуниста» Г.В. Плеханова). Лишь в 1957 г. комплексный (хотя не во всем удачный) институциональный анализ «восточного деспотизма» дал перешедший на антикоммунистические позиции экс-марксист К-А. Виттфогель [2] .
В советском обществоведении обсуждение концепции азиатского способа производства долгое время могло происходить только в узком кругу историков-востоковедов. Несмотря на «неблагонадежность» этой концепции, им удалось добиться заметных успехов в понимании институтов древней/средневековой командной экономики. В частности, китаист Л.С. Васильев предложил удачный термин «власть-собственность» для обозначения типичного для стран Востока института зависимости прав собственности от должностного статуса [3] . Власть-собственность возникает при монополизации должностных функций в общественном разделении труда, когда не власть основывается на частной собственности, а, наоборот, основой прав собственности является высокое положение в традиционной иерархии.
На Западе после «Восточного деспотизма» К.-А. Виттфогеля сложилась устойчивая традиция проводить параллели между азиатским способом производства и «государственным социализмом» (можно назвать, например, работы Р. Пайпса [4] ). В социалистических странах об этом могли писать только мыслители-диссиденты, такие как М. Джилас и М. Восленский [5] . В отечественной научной литературе эту аналогию впервые открыто изложил Р.М. Нуреев за год до распада СССР [6] , и в постсоветской России она стала едва ли не общим местом [7] .
В 1990-2000-е гг. сложились две основные позиции по поводу того, насколько в России укоренен «восточный деспотизм», основанный на институтах власти-собственности.
Первая позиция, подчеркивающая деспотические тенденции в истории России, наиболее четко выражена еще в период «холодной войны» Р. Пайпсом. Суть ее в том, что со времен монголо-татарского нашествия, с XIII в., российская цивилизация резко ориентализировалась, импортировав с Востока «восточный деспотизм». Согласно этой концепции, Россия «закодирована» на доминирование власти-собственности особенностями своей политической истории (влияние Орды, затем Турции, затем марксизма).
Особой разновидностью этой позиции является концепция Л.В. Милова [8] . Согласно ей, мобилизационно-коммунальный характер российского земледелия (малый срок сельхозработ, низкая продуктивность земледелия, высокая зависимость результата не от труда, а от «погоды») обрекал русского крестьянина на общинный коллективизм, не давая развиться эффективному индивидуальному хозяйствованию. Итак, в этой интерпретации Россия «закодирована» на доминирование власти-собственности особенностями своей природной среды. Впрочем, поскольку в современном мире Россия имеет возможность сознательно ориентироваться на Запад, а не на Восток, да и земледелие давно перестало быть ведущей отраслью, «плохой генотип» можно постепенно исправить, импортируя западные институты частной собственности.
Вторая позиция наиболее четко представлена у А. Янова [9] и Б.Н. Миронова [10] . Эта позиция подчеркивает, напротив, анти-деспотические тенденции в истории нашей цивилизации.
Во-первых, не надо отождествлять российскую цивилизацию с Московией. История вечевых республик Новгорода и Пскова (до XV в.), Русско-литовского государства (до XVII в.) – все эти альтернативные варианты российской/православной цивилизации демонстрируют, что русские могли развивать и институты частной собственности, близкие к западноевропейским [11] .
Во-вторых, даже в Московии наряду с институтами деспотизма существовали сильные альтернативные тенденции. Например, только в России Земские соборы (примерный аналог западных парламентов) решали вопросы о выборе правящей династии (как в 1613 г.) — такого «разгула демократии» в средние века не бывало не только на Востоке, но и на Западе (кроме разве что Речи Посполитой).
В-третьих, в предреволюционной России «по всем фронтам» шло наступление «нормальных» западных институтов экономической и политической демократии, основанной на частной собственности. Многократно в литературе высказывалась убеждение, что если бы не катастрофа 1917 г., то к середине ХХ в. Россия окончательно ликвидировала бы деспотические пережитки и стала бы «нормальной» европейской страной, как Германия.
Таким образом, сторонники этой позиции подчеркивают, что деспотического «генокода» у россиян нет, но субъективные политические события («ошибки» Ивана Грозного, Петра Великого, Ленина, Сталина…) мешают России европеизироваться.
Видимо, обе эти позиции («Россия — страна с восточным генокодом» и «Россия — страна с западным генокодом») можно и нужно интегрировать. Почему проблема «генокода» российской цивилизации должна рассматриваться по принципу «или — или»? Если пользоваться эволюционно-биологическими аналогиями, то у человека может быть одновременно биологическая предрасположенность и к музыке, и к меткой стрельбе, а уж станет ли он музыкантом или снайпером, зависит от его личного выбора.
Развитие российской цивилизации следует, на наш взгляд, интерпретировать как конкуренцию двух институциональных систем – власть-собственность contra частная собственность [12] . В российском социальном «генокоде» есть и деспотизм (традиции царского/императорского самодержавия + советской партократии), и демократия (традиции вече + земств + Советов). Вероятно, первая традиция все же сильнее. Но и экономическая/политическая демократия тоже органична для России, пусть и в меньшей степени. Ее тоже можно актуализировать.
Вся социально-экономическая история России есть, прежде всего, история конкуренции этих двух традиций («институциональных матриц»). Эта конкуренция принимала разные формы — противоборства то разных моделей зарождающейся российской цивилизации, то разных тенденций внутри одной цивилизации (Табл. 1).
власти-собственности и частной собственности в истории России
Развитие институциональной системы власти-собственности
Развитие институциональной системы частной собственности
Княжеская и царская Россия (XIII — XVII вв.):усиление власти-собственности
Усиление московского самодержавия, поместной системы, идеологии «соборности».
Военное поражение новгородско-псковской демократии; «размывание» демократических традиций Русско-литовского государства.
Императорская Россия (XVIII — начало XX вв.):усиление частной собственности
Сильное государственное регулирование; усиление сельской передельной общины.
Закрепление частной собственности дворянства (1762 г.), предпринимателей и крестьян (с 1907 г.).
Советская Россия (1917-1991 гг.): усиление власти-собственности
Создание государственной плановой системы, основанной на коммунистической идеологии; развитие теневых привилегий для номенклатуры.
Развитие теневой экономики «цеховиков» и «спекулянтов»; переход от культуры крестьянского коллективизма к городскому «мещанскому» быту.
Постсоветская Россия (с 1992 г.): усиление частной собственности
Институциональная коррупция, контроль властных элит над бизнес-элитами, сохранение традиций патернализма и «коллективизма несвободных людей».
Развитие частного предпринимательства, формирование элементов гражданского общества, усиление индивидуалистической ментальности.
Концепция институциональной конкуренции позволяет лучше понять противоречия и возможные пути развития России в начале XXI века.
Власть-собственность vs. частная собственность в современной России . В настоящее время все более и более становится очевидным, что радикальные экономические реформы в России, став закономерным результатом упадка командной экономики советского типа, не прервали существование институтов власти-собственности, а трансформировали их [13] .
Чтобы понять в каком направлении развивалась власть-собственность, достаточно вспомнить двойственность положения советской номенклатуры.
Во-первых, двойственность власти-собственности заключалась в том, что представители советской номенклатуры были одновременно и подчиненными, и начальниками. Кроме того, в отличие от обыкновенной иерархической структуры, для них была характерна нерасчлененность функций: партийной и государственной, законодательной и исполнительной, административной и судебной, а нередко — гражданской и военной.
Во-вторых, на протяжении всей истории Советского Союза сохранялся двойной дуализм — плановой и рыночной экономики, с одной стороны, и легальной и нелегальной экономики, с другой. В результате власть-собственность существовала одновременно и как легальный, и как нелегальный институт. Фактически на «высшей и последней стадии социализма» сложилась частно-государственная (номенклатурная) собственность, так как реально объектами государственной собственности распоряжались отраслевые и региональные элиты, связанные с криминальным миром и сами претерпевающие мафиозизацию.
Эта двойственность положения советской номенклатуры оказалась во многом унаследованной постсоветской элитой, что предопределило развитие приватизации и других радикальных реформ 1990-х гг.
Рис. 1. Изменение де-факто системы собственности в России.
Уже к концу 1990-х гг. стало очевидно, что система власти-собственности в конкурентной борьбе с новым институциональным устройством не сдала своих позиций (см. Рис. 1).
Доказательством этого может считаться, например, состав российской политической и экономической элиты высшего уровня, сложившийся в 1990-е гг. Окружение Президента и российское правительство на три четверти состояло тогда из выходцев из советской номенклатуры, региональная элита и того больше – на 4/5, и даже бизнес-элита – на 60%. Есть все основания полагать, что и в 2000-е гг. российская элита сохранила свою генетическую связь с советской номенклатурой (особенно в регионах).
Впрочем, происхождение постсоветских менеджеров от советских номенклатурщиков, строго говоря, само по себе ничего не доказывает. Ведь если человек начинал деловую карьеру в СССР, то он был вынужден вписываться в существующую иерархию, даже если ее правила казались ему противоестественными. Наконец, нельзя исключать, что некоторые экс-номенклатурщики смогли «выдавить из себя раба» и стать нормальными менеджерами западного типа.
Сохранение власти-собственности доказывается, прежде всего, анализом «старо-новых» правил функционирования бизнеса и власти.
В России 2000-х гг. продолжают существовать многие институты власти-собственности:
· в правилах взаимоотношений госчиновников/политиков и предпринимателей – это неформальная институциональная коррупция, дополняемая усилениемформального силового (внеэкономического) контроля государства над бизнесом;
· в правилах взаимоотношений предпринимателей и наемных работников – неформальный патернализм;
· в ментальных установках – ориентация на сетевые взаимосвязи, «коллективизм несвободных людей», преклонение перед властью.
Как и ранее, в современной России на каждом институциональном уровне происходит противоборство институтов власти-собственности с институтами частной собственности (см. Табл. 2). Более того, произошло частичное возрождение существующей до XVII в. конкуренции разных региональных моделей российской цивилизации. Ведь Беларусь и Украина, став самостоятельными государствами, остаются во многом частью российского культурного пространства, своего рода «другой Россией» (как Новгород в XIV в.). В результате на примере Белоруссии можно наблюдать вариант наиболее устойчивой власти-собственности, а на примере Украины — более динамичного (чем в России) развития институтов частной собственности. Конечно, теперь эта институциональная конкуренция «разных Россий» проявляется уже не в военном противоборстве, а в борьбе за трудовые ресурсы, за контроль над капитальными активами, за экспорт-импорт институтов.
В докладах участников нашей секции будут обсуждаться, прежде всего, старые и новые институты власти-собственности, демонстрирующие высокую конкурентоспособность в столкновении с институтами частной собственности.
Институты власти-собственности и частной собственности
в современной России
Институты рыночной экономики: частная собственность, товарообмен, конкуренция, наемный труд.
Институты «раздаточной экономики» (Бессонова): обязательность политической лояльности для бизнес-элиты, использование политической элитой властных полномочий для лоббирования личных предпринимательских интересов; административные механизмы редистрибуции; институциональная коррупция, сетевые связи.
2. Конституционные институты
Институты федеративной политической системы: федерация, выборы в условиях многопартийности, судебные иски, независимые общественные организации.
Унитарно-централизованная политическая система: административно-территориальное деление, иерархическая вертикаль во главе с центром, назначения, ущемление политической оппозиции, административные жалобы.
3. Надконституционные институты
Ценности индивидуализма и социального равенства.
Ценности надличностного коллективизма («коллективизма несвободных людей») и патриархальности (преклонения перед «начальством»).
В первой части нашей сессии планируется обсудить различные аспекты институциональной коррупции как основной формы власти-собственности в современной России. Доклад С.Ю. Барсуковой посвящен партийной коррупции как новой разновидности институциональной коррупции. С.Н. Левин рассматривает коррупционные отношения на региональном уровне, подчеркивая органическое единство формального статуса и участия в неформальных сетях.
Доклады этого блока подводят к выводу, что частная собственность российских предпринимателей слабо специфицирована, сильно подвержена административному воздействию. Можно сказать, что за формальной частной собственностью российских предпринимателей во многом скрывается власть-собственность российских госаппаратчиков.
Во второй части нашей секции мы намерены рассмотреть ментальные установки, которые образуют надконституционную основу российской власти-собственности. И.В. Розмаинский убедительно доказывает, что российская ментальность качественно отличается от модели «человека экономического», что ведет к доминированию личных, сетевых отношений над анонимно-рыночными. В докладе Ю.В. Латова сделана интересная попытка количественно оценить степень индивидуализма и дистанции власти в российской ментальности, а также проследить корреляцию между этими ментальными характеристиками и участием в теневых отношениях (особенно, в коррупционных). Наконец, в докладе А.Л. Темницкого анализируется установка на патернализм как фундамент отношений между менеджерами и рядовыми работниками на постсоветских предприятиях.
Все эти доклады показывают, что устанавливаемые «сверху» институты власти-собственности опираются на демонстрируемую «снизу» готовность широких народных масс именно к таким отношениям. Таким образом, власть-собственность в России 1990-2000-х гг. не просто сохраняется как рудимент советской эпохи, но продолжает воспроизводиться.
Констатация сохранения (хотя и в трансформированной форме) и даже усиления институтов власти-собственности заставляет задуматься о степени необратимости радикальных рыночных реформ 1990-х гг. Ведь история стран Востока знает немало периодов временного усиления институтов частной собственности («феодализации»). Однако в восточных обществах приватизация всегда выступала как временный отход от генеральной линии развития, как подготовка нового витка централизации в соответствии с циклом власти-собственности (Рис. 2). Не ждет ли и Россию аналогичная реставрация?
Рис. 2 . Приватизация как элемент цикла власти-собственности
В то же время надо подчеркнуть, что в постсоветской России продолжается институциональная конкуренция власти-собственности с частной собственностью. Почти все докладчики обращают внимание на элементы (пусть слабые) новых институтов, связанных с отношениями частной собственности. Это значит, что как в прошлом, так и в настоящем у России сохраняется возможность выбора между двумя колеями институционального развития.
Белокрылова О.С., Ростовский
Как власть обретает собственность?
Нуреев Р.М. приводит концепцию Л.В. Милова и более ранних его предшественников о том, что Россия «закодирована» на доминирование власти-собственности особенностями своей природной среды. Согласна с доводами Нуреева Р.М. о том, что в современном мире Россия имеет возможность сознательно ориентироваться на Запад, а не на Восток и др. приводимыми им контраргументами о возможности исправления «плохого генотипа» через импорт западных институтов частной собственности. Действительно, «развитие российской цивилизации следует интерпретировать как конкуренцию двух институциональных систем — власти-собственности и частной собственности».
Однако надо учитывать, что федеральная власть не распространяется далее Садового кольца. Даже в Москве – своя власть, о чем свидетельствует отнесение Е. Батуриной к числу самых богатых людей России, не говоря уже о регионах, где в основном осуществляется формально-отчетная реализация федеральных норм. Например, в сфере государственных и муниципальных закупок, по степени прозрачности этой системы Ростовская область признана в 2006г. лидером по РФ, существенный вклад в обеспечение образовательной, концептуальной и информационной составляющей это системы внесен учеными ЮФУ (РГУ). Но как постоянно работающий в этой системе агент могу сказать, что уровень коррупции не снизился, повысились лишь барьеры и уровень трансакционных издержек по их преодолению. Например, если до 2006г. откат субподрядчиков подрядчику составлял 10% объема заказа (5% — рента подрядчика и 5% — обеспечившего его победу чиновника или, как они говорят, администрации в целом), то теперь он вырос до 20%.
Нуреев Р.М. обосновывает «номенклатурную» приватизацию двойственностью положения советской номенклатуры. Однако я думаю, что ничего другого и быть не могло, поскольку в условиях законодательного преследования предпринимательства в СССР выработать в себе минимальные предпринимательские качества можно было, только пройдя по всем ступеням партийно-советской номенклатурной лестницы. Поэтому совершенно объективно номенклатура и приватизировала то, к чему была близко расположена.
Однако к настоящему времени новое российское предпринимательство у номенклатуры все отобрало или откупило, поскольку наследники оказались неспособны удержать собственность из-за отсутствия предпринимательских навыков. Поэтому думаю, что высокая развитость коррупции свидетельствует как раз о том, что власть оказалась без собственности и использует свою положение через изъятие ренты.
Безусловно, старая власть, оставшаяся в регионах, накопила масштабную собственность, но очевидно, что это — последние сроки постсоветских губернаторов. В настоящее время во власть, прежде всего законодательную приходят новые собственники. Например, членом Федерального собрания от Ростовской области стал Кислов – генеральный директор крупнейшей зерновой компании России «Юг Руси», явно купивший мандат.
Согласна с тем, что важнейшим сохраняющимся «в России 2000-х гг. институтом власти-собственности выступает неформальная институциональная коррупция», дополняемая усилением госконтроля. И хотя Нуреев Р.М. считает, что это — «формальный силовой (внеэкономический) контроль» государства над бизнесом, я думаю, что формируются новые, чисто экономические институциональные взаимосвязи бизнеса и власти. Так, допуск в регионы крупного московского капитала сопровождается заключением формальных контрактов, определяющих обмен предпринимательского поля на участие бизнеса в решении социальных проблем региона. Агрессивное продвижение несельскохозяйственных корпораций в агросферу в форме агрохолдингов после кризиса 1998г. сопровождалось навязыванием им агропредприятий-банкротов региональнымти властями.
В свою очередь, именно усиление госконтроля на основе увеличения числа контролеров, каждый из которых персонифицирует определенный административный барьер, и обусловливает расширение коррупции. И «бурная ротация мелких предпринимателей», о которой говорит Барсукова С.Ю., является, на мой взгляд, среднесрочным эффектом реализации программы Грефа по дерегулированию экономики, с которой пришел новый тогда президент.
Однако, на мой взгляд, у нас совершенно отсутствует такая форма власти-собственности как неформальный патернализм во взаимоотношениях предпринимателей и наемных работников. Более того, еще в середине 1990-х гг. Р. Капелюшников, обосновывая придерживаемую модель занятости, доминирующую на приватизированных предприятиях, показал, что в отличие от многих декларируемых причин (ожидание спроса на продукцию, патернализм менеджеров) истинной причиной по-прежнему оставался чисто экономический интерес – увольнение обходилось примерно в 4 раза дороже, чем придерживание. Конечно, и сейчас реализуются (в отличие от цивилизованных – через кадровое агентство) правила трудоустройства «по звонку». Но и в этом случае предприниматели берут только тех, кто действительно обладает необходимыми им компетенциями, кроме разве детей и родственников достаточно высоко стоящих во властных структурах чиновников (которые, кстати, предпочитают трудоустраивать своих детей в свои фирмы, минимизируя, как принципалы, издержки по контролю действий агентов-менеджеров).
Нуреев Р.М. делает вывод о том, что за формальной частной собственностью российских предпринимателей скрывается власть-собственность российских госаппаратчиков. Безусловно, чиновники часто ротируются, стремятся к собственности, но обделены ею. Кто из 22 крупнейших промышленных собственников России, контролирующих продажи на сумму более 2 трлн. руб. и занятость более 1,8 млн. чел. [14] , является аппаратчиком? Никто! Другое дело, как они сколотили состояния (как говорил П. Бунич, на 100% они являются криминальными). Более того, расширяются обратные процессы — продвижение бизнесменов во власть, поскольку в России четко прослеживается сверхконцентрация собственности, прежде всего акционерной, которая является, на наш взгляд, явной «восточной» деформацией этой эффективной западной формы и детерминирует существенные деформации механизмов ее реализации для различных групп акционеров. Собственность концентрируется узким кругом физических лиц при размывании доли остальных категорий собственников, в том числе и государства. Рост числа слияний и поглощений (их уровень увеличился на 36% в 2005г., а стоимость составила 2,3 трлн. долл.; в 2006 г. стоимость сделок достигла 3 трлн. долл. и превысила рекордный объем 2000 г. [15] ) способствует формированию мегакорпораций, контролируемых небольшой группой крупных акционеров или доминирующим собственником – олигархом. Это свидетельствует о развитии тенденции концентрации собственности в руках определенных групп акционеров, по преимуществу физических лиц, что и позволяет характеризовать современную экономику как экономику физических лиц. Сверхконцентрация собственности, в свою очередь, оказывает влияние на взаимоотношения государства и бизнеса, которые проявляются в так называемом «захвате» государства. С целью предотвращения формирования неравноправных условий реализации собственности различными группами акционеров нами предлагается ряд институциональных средств, обеспечивающих реализацию прав собственности миноритарных акционеров: предоставление мест в совете директоров компании представителям миноритарных акционеров и развитие института независимых директоров (после закрепления подобного института в законодательном порядке); совершенствование практики осуществления преимущественного права приобретения акций в новых эмиссиях ценных бумаг; установление норм квалифицированного большинства при принятии стратегических решений развития корпорации; введение права обращения с исковыми требованиями к действующему менеджменту корпорации, нарушающему права владельцев, от групп мелких акционеров. Эти меры должны быть закреплены законодательно и контролироваться государством с целью снижения негативных эффектов «восточной» деформации корпоративной собственности.
Следует указать также на такие деформационные моменты, каким стали в начале 2000-х гг. рейдерство и гринмэил, превратившиеся в достаточно успешный бизнес, о чем свидетельствуют многомиллионные сделки С.Керимова, А.Кузьмичева, П.Свирского, С.Гордеева. Сверхконцентрация собственности обусловливает, с одной стороны, непрерывное ее перераспределение среди олигархических групп в форме корпоративных войн, а с другой, обострение противоречий интересов крупных и мелких акционеров. Таким образом, к 2006 г. четко тестируются следующие модельные деформации российского корпоративного капитала: сверхвысокая концентрация акционерного капитала и высокие риски, связанные с наступлением в компаниях существенных корпоративных событий (реорганизации, дополнительные эмиссии, банкротства) и недобросовестных корпоративных захватов; неконтролируемая деятельность исполнительных органов АО при незначительной информации о финансово-хозяйственной деятельности, объясняющая несклонность иностранных и частных отечественных инвесторов участвовать в собственности, финансировать инвестиционные проекты российских корпораций; дальнейшее размывание собственности всех остальных групп акционеров; незначительное по сравнению с остальными группами акционеров увеличение доли иностранных собственников, несмотря на относительную политическую и экономическую устойчивость российского бизнеса.
В качестве предпосылки процесса концентрации собственности, помимо сложившихся тенденций ее перераспределения, выступает, на наш взгляд, динамичность процессов перелива акций от одной группы акционеров к другой – в среднем в течение года 5-6% акций перемещаются от одних групп акционеров к другим [16] . В 2001-2005 гг. установить контроль над предприятием путем скупки акций у его работников или других миноритарных акционеров стало практически невозможно, поэтому концентрация собственности осуществлялась путем дружественных слияний (согласие компании-цели на предложение о слиянии с компанией-покупателем); агрессивной скупки акций компании цели; банкротства компании-цели с целью дальнейшего поглощения; агрессивного захвата; рейдерства, гринмэйла. Но поскольку это затрагивало интересы патронируемых чиновниками предприятий, с одной стороны, а с другой, позволяло виртуализироваться новому владельцу производственного актива, заказавшего криминальный рейд, то в настоящее время законодательная и исполнительная власти соревнуются в разработке институционально-правовой основы уничтожения в стране рейда. К этому уже приготовились рейдерские компании перечисленных выше собственников, поскольку существенно снизили число занятых, высокооплачиваемых специалистов. Власть загоняет собственников в определенные ею резервации.
В силу этого приоритетное значение в деформированной системе форм реализации корпоративной собственности в условиях ее сверхконцентрации занимает реализация права на получение информации, что обусловливает особую значимость проблемы повышения прозрачности российских корпораций, решение которой способствует снижению вероятности возникновения корпоративных конфликтов. Институциональными средствами повышения транспарентности российских корпораций являются раскрытие и доступность различным категориям акционеров информации о персонифицированной структуре собственников, финансово-хозяйственной деятельности акционерного общества, его дивидендной политике и долгосрочной стратегии развития, выход на рынок IPO — первичного публичного размещения акций, способствующего размыванию доли капитала, сконцентрированного доминирующим собственником и привлечению дополнительных инвестиций для эффективной реструктуризации корпорации.